Кто вы вот я весь боль и ушиб
Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо —
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури
строгое — древних икон — чело.
На теле твоем — как на смертном одре —
сердце дни кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
«В мягкой постели он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика».
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите —
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
«Марала!
Мааарррааала!»
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченных добровольцам
от человека пощады нет!
Довольно!
Теперь —
клянусь моей языческой силою!-
дайте
любую
красивую,
юную,-
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Око за око!
Севы мести и в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля —
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Око за око!
Убьете,
похороните —
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешенный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие потом и базаром.
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
Анализ стихотворения «Ко всему» Маяковского
Публикация произведения Владимира Владимировича Маяковского «Ко всему» впервые состоялась в альманахе «Стрелец».
Стихотворение датируется осенью 1916 годом. Поэт молод, определен служить ратником в Автомобильную школу, сочиняет поэмы, знакомится с литературными кругами, даже дарит свои стихи А. Блоку. Поводом для создания стихотворения послужила история, случившаяся с Л. Брик и ее мужем в день свадьбы. Их общая знакомая принесла к ним домой вино и фрукты. Эта банальная подробность произвела на В. Маяковского сильное впечатление. Он живо представил всю сцену и излил свое отчаяние в стихах. Жанр – любовная лирика, размер – акцентный стих с подобием перекрестной рифмовки. Лирический герой – сам влюбленный растерзанный ревностью автор. Слова и строки здесь как выстрелы. Начинается лесенка с града отрицаний, обращений, вопросов и восклицаний. «И ты?»: как в известном выражении «и ты, Брут?» Рефрен: за что? Свое чувство ему кажется романтическим, возвышенным. Интимная деталь чужой семейной жизни выставляет вдруг его дураком. «Не выкрал ложек»: даже тени какого-то черного чувства к этой паре не допускал. «Пятого этажа»: числительное придает правдоподобия всей истории. Весь мир хохочет над Дон-Кихотом, который возомнил, что он героине нужен. Его любовь запачкана похотью. Героиня будто убивает его словом. Он даже вспоминает Бога без привычного вызова. Впрочем, в данном контексте такое сравнение кощунственно. «Марала»: библейский город. Со второй половины стиха поэт практически приходит в исступление, провозглашает себя ненасытным язычником: любую изнасилую. Без чувств, «как рожок на рожок влез». Дьявольская метафора: в сердце плюну. Нормы для ветхозаветных людей теперь привлекают его: око за око. Кому грозит он в бессильной ярости – непонятно. Просто пытается уничтожить себя, а заодно и весь мир. Сравнения: земля – каторжник, собакой забьюсь. Градация глаголов и диких метафор, где он, мертвец, вылезает из гроба, кусает ножища (просторечный увеличительный суффикс), как оборотень, мощным быком, затравленным лосем несется на этот мир. Наконец, приходит время прямому кощунству. С. Разин, бунтовщик, был предан церковной анафеме. Поэт же малюет его портрет на иконостасе. Вот уже толпы убийц идут резать спящий город. Анафора: от окон. Одушевление: у неба рот. Обращение к грядущим людям, которым поэт звучной метафорой завещает фруктовый (ирония, намек на те самые фрукты) сад «великой души».
Бешеная ярость ломаного стихотворения «Ко всему» В. Маяковского вызвана ревностью к прошлому его пассии Л. Брик.
- Следующий стих → Владимир Маяковский — Кофта фата
- Предыдущий стих → Владимир Маяковский — Дешевая распродажа
Слушать аудио-стихотворение:
Читать стих поэта Владимир Маяковский — Ко всему на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.
Источник
На этой странице читайти стихи «Ко всему» русского поэта Владимира Маяковского, написанные в 1916 году.
Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо –
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури
строгое –
древних икон –
чело.
На теле твоем – как на смертном одре –
сердце
дни
кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
“В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика”.
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите –
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
“Марала!
Мааарррааала!”
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченных добровольцам
от человека пощады нет!
Довольно!
Теперь –
клянусь моей языческой силою!-
дайте
любую
красивую,
юную,-
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Око за око!
Севы мести и в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля –
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Око за око!
Убьете,
похороните –
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешенный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие потом и базаром.
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот – я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
Владимир Маяковский. Лирика.
Москва, “Художественная Литература”, 1967.
Другие стихи Владимира Маяковского
» Испания
Ты — я думал —
райский сад.
Ложь
подпивших бардов….
» Казань
Стара,
коса
стоит
Казань….
» Кофта фата
Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам его,…
» Крым
Хожу,
гляжу в окно ли я
цветы
да небо синее,…
» Левый марш
Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше…
» Лиличка!
Дым табачный воздух выел.
Комната –
глава в крученыховском аде.
Вспомни -…
Владимир Маяковский
Источник
* * * I
Любит? не любит? Я руки ломаю и пальцы разбрасываю разломавши так рвут загадав и пускают по маю венчики встречных ромашек Пускай седины обнаруживает стиржка и бритье Пусть серебро годов вызванивает уймою надеюсь верую вовеки не придет ко мне позорное благоразумие
II
Уже второй должно быть ты легла А может быть и у тебя такое Я не спешу и молниями телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить
III
море уходит вспять море уходит спать Как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете И не к чему перечень взаимных болей бед и обид.
IV
Уже второй должно быть ты легла В ночи Млечпуть серебряной Окою Я не спешу и молниями телеграмм Мне незачем тебя будить и беспокоить как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид Ты посмотри какая в мире тишь Ночь обложила небо звездной данью в такие вот часы встаешь и говоришь векам истори 1000 и и мирозданью
печатается без знаков препинания, как в записной книжке Маяковского Мысль, вооруженная рифмами. изд.2е. Поэтическая антология по истории русского стиха. Составитель В.Е.Холшевников. Ленинград, Изд-во Ленинградского университета, 1967.
НАТЕ! Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я – бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста Где-то недокушанных, недоеденных щей; вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош. Толпа озвереет, будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется – и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я – бесценных слов транжир и мот. 1913 Серебряный век русской поэзии. Москва, “Просвещение”, 1993.
КО ВСЕМУ Нет. Это неправда. Нет! И ты? Любимая, за что, за что же?! Хорошо я ходил, я дарил цветы, я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый, сшатался с пятого этажа. Ветер щеки ожег. Улица клубилась, визжа и ржа. Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури строгое древних икон чело. На теле твоем – как на смертном одре сердце дни кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты. Ты уронила только: “В мягкой постели он, фрукты, вино на ладони ночного столика”.
Любовь! Только в моем воспаленном мозгу была ты! Глупой комедии остановите ход! Смотрите срываю игрушки-латы я, величайший Дон-Кихот!
Помните: под ношей креста Христос секунду усталый стал. Толпа орала: “Марала! Мааарррааала!”
Правильно! Каждого, кто об отдыхе взмолится, оплюй в его весеннем дне! Армии подвижников, обреченных добровольцам от человека пощады нет!
Довольно!
Теперь клянусь моей языческой силою!дайте любую красивую, юную,души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей!
Око за око!
Севы мести и в тысячу крат жни! В каждое ухо ввой: вся земля каторжник с наполовину выбритой солнцем головой!
Око за око!
Убьете, похороните выроюсь! Об камень обточатся зубов ножи еще! Собакой забьюсь под нары казарм! Буду, бешенный, вгрызаться в ножища, пахнущие потом и базаром.
Ночью вскочите! Я звал! Белым быком возрос над землей: Муууу! В ярмо замучена шея-язва, над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь, в провода впутаю голову ветвистую с налитыми кровью глазами. Да! Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку! Молитва у рта,лег на плиты просящ и грязен он. Я возьму намалюю на царские врата на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь! Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,чтоб тысячами рождались мои ученики трубить с площадей анафему!
И когда, наконец, на веков верхи став, последний выйдет день им,в черных душах убийц и анархистов зажгусь кровавым видением!
Светает. Все шире разверзается неба рот. Ночь пьет за глотком глоток он. От окон зарево. От окон жар течет. От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя! Опять над уличной пылью ступенями строк ввысь поведи! До края полное сердце вылью в исповеди!
Грядущие люди! Кто вы? Вот – я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души. 1916 Владимир Маяковский. Лирика. Москва, “Художественная Литература”, 1967.
ТОВАРИЩУ НЕТТЕ, ПАРОХОДУ И ЧЕЛОВЕКУ Я недаром вздрогнул.
Не загробный вздор. В порт,
горящий,
как расплавленное лето, разворачивался
и входил
товарищ “Теодор Нетте”. Это – он.
Я узнаю его. В блюдечках-очках спасательных кругов. -Здравствуй, Нетте!
Как я рад, что ты живой дымной жизнью труб,
канат 1000 ов
и крюков. Подойди сюда!
Тебе не мелко? От Батума,
чай, котлами покипел… Помнишь, Нетте,
в бытность человеком ты пивал чаи
со мною в дип-купе? Медлил ты.
Захрапывали сони. Глаз
кося
в печати сургуча, напролет
болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел,
стихи уча. Засыпал к утру.
Курок
аж палец свел… Суньтеся
кому охота! Думал ли,
что через год всего встречусь я
с тобою
с пароходом. За кормой лунища.
Ну и здорово! Залегла,
просторы надвое порвав. Будто навек
за собой
из битвы коридоровой тянешь след героя,
светел и кровав. В коммунизм из книжки
верят средне. “Мало ли,
что можно
в книжке намолоть!” А такое
оживит внезапно “бредни” и покажет
коммунизма
естество и плоть. Мы живем,
зажатые
железной клятвой. За нее
на крест,
и пулею чешите: это
чтобы в мире
без Россий,
без Латвий*, жить единым
человечьим общежитьем. В наших жилах
кровь, а не водица. Мы идем
сквозь револьверный лай, чтобы,
умирая,
воплотиться в пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела.
*
Мне бы жить и жить,
сквозь годы мчась. Но в конце хочу
других желаний нету встретить я хочу
мой смертный час так,
как встретил смерть
товарищ Нетте.
* Нетте был убит на территории буржуазной в то время Латвии.
15 июля 1926, Ялта Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва, “Детская Литература”, 1968.
ТЫ Пришла деловито, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть как девочка мячиком. И каждая чудо будто видится где дама вкопалась, а где девица. “Такого любить? Да этакий ринется! Должно, укротительница. Должно, из зверинца!” А я ликую. Нет его ига! От радости себя не помня, скакал, индейцем свадебным прыгал, так было весело, было легко мне. Песнь Любви. Стихи. Лирика русских поэтов. Москва, Изд-во ЦК ВЛКСМ “Молодая Гвардия”, 1967.
Источник
Внимательное отношение к взяточкникам
Неужели и о взятках писать поэтам!
Дорогие, нам некогда. Нельзя так.
Вы, которые взяточники,
хотя бы поэтому,
не надо, не берите взяток.
Я, выколачивающий из строчек штаны, —
конечно, как начинающий, не очень часто,
я – еще и российский гражданин,
беззаветно чтущий и чиновника и участок.
Прихожу и выплакиваю все мои просьбы,
приникши щекою к светлому кителю.
Думает чиновник: «Эх, удалось бы!
Этак на двести птичку вытелю».
Сколько раз под сень чиновник,
приносил обиды им.
«Эх, удалось бы, – думает чиновник, —
этак на триста бабочку выдоим».
Я знаю, надо и двести и триста вам —
возьмут, все равно, не те, так эти;
и руганью ни одного не обижу пристава:
может быть, у пристава дети.
Но лишний труд – доить поодиночно,
вы и так ведете в работе года.
Вот что я выдумал для вас нарочно —
Господа!
Взломайте шкапы, сундуки и ларчики,
берите деньги и драгоценности мамашины,
чтоб последний мальчонка в потненьком кулачике
зажал сбереженный рубль бумажный.
Костюмы соберите. Чтоб не было рваных.
Мамаша! Вытряхивайтесь из шубы беличьей!
У старых брюк обшарьте карманы —
в карманах копеек на сорок мелочи.
Все это узлами уложим и свяжем,
а сами, без денег и платья,
придем, поклонимся и скажем:
Нате!
Что нам деньги, транжирам и мотам!
Мы даже не знаем, куда нам деть их.
Берите, милые, берите, чего там!
Вы наши отцы, а мы ваши дети.
От холода не попадая зубом на зуб,
станем голые под голые небеса.
Берите, милые! Но только сразу,
Чтоб об этом больше никогда не писать.
1915
Эй!
Мокрая, будто ее облизали,
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет.
Эй!
Россия,
нельзя ли
чего поновее?
Блажен, кто хоть раз смог,
хотя бы закрыв глаза,
забыть вас,
ненужных, как насморк,
и трезвых,
как нарзан.
Вы все такие скучные, точно
во всей вселенной нету Капри.
А Капри есть.
От сияний цветочных
весь остров, как женщина в розовом капоре.
Помчим поезда к берегам, а берег
забудем, качая тела в пароходах.
Наоткрываем десятки Америк.
В неведомых полюсах вынежим отдых.
Смотри, какой ты ловкий,
а я —
вон у меня рука груба как.
Быть может, в турнирах,
быть может, в боях
я был бы самый искусный рубака.
Как весело, сделав удачный удар,
смотреть, растопырил ноги как.
И вот врага, где предки,
туда
отправила шпаги логика.
А после в огне раззолоченных зал,
забыв привычку спанья,
всю ночь напролет провести,
глаза
уткнув в желтоглазый коньяк.
И, наконец, ощетинясь, как еж,
с похмелья придя поутру,
неверной любимой грозить, что убьешь
и в море выбросишь труп.
Сорвем ерунду пиджаков и манжет,
крахмальные груди раскрасим под панцирь,
загнем рукоять на столовом ноже,
и будем все хоть на день, да испанцы.
Чтоб все, забыв свой северный ум,
любились, дрались, волновались.
Эй!
Человек,
землю саму
зови на вальс!
Возьми и небо заново вышей,
новые звезды придумай и выставь,
чтоб, исступленно царапая крыши,
в небо карабкались души артистов.
1916
Ко всему
Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо —
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури
строгое —
древних икон —
чело.
На теле твоем – как на смертном óдре —
сердце
дни
кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
«В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика».
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите —
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
«Марала!
Мааарррааала!»
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченным добровольцам
от человека пощады нет!
Теперь —
клянусь моей языческой силою! —
дайте
любую
красивую,
юную,—
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Севы мести в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля —
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Убьете,
похороните —
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешеный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие пóтом и базаром.
Ночью вскóчите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта, —
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему, —
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи́ став,
последний выйдет день им, —
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь
пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот – я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
1916
Источник